II. Неизвестные и запрещённые истории
Мы удивительно мало знаем о той культуре, в которой жил Абай, и которая была в первую очередь кочевой, и о том, как в XX веке она была уничтожена в результате советской коллективизации. Радик Темиргалиев, историк, поставивший задачу пролить свет на так называемые «белые пятна» в истории кочевников Степного края в XIX веке, в своей книге предлагает обзор административных реформ, которые на протяжении столетия вводило царское правительство, стремившееся покончить с традиционными кочевыми обычаями и лишить кочевников привычных средств к существованию. Эта малоизвестная история важна не только сама по себе, но и как контекст, позволяющий понять мотивацию Абая в то время, когда он писал самые ранние свои стихотворения и прозаические тексты (к этому вопросу мы ещё вернёмся).
Один из аспектов кочевой культуры XIX века, о котором мы по-прежнему мало что знаем – образовательный. Какими возможностями для получения образования располагали кочевники-казахи? В 1962 году советский академик Толеген Тажибаев написал, что во второй половине XIX века, то есть в то самое время, когда Абай и его кочевое семейство жили в Семипалатинской области, «народное образование области стояло на весьма низкой ступени»[1] – а новых исследований с тех пор практически и не было. В этом вопросе необязательно принимать на веру слова советских академиков. Вполне достаточно прислушаться к дебатам образованных казахских интеллектуалов XIX века, таких людей, как Алихан Букейханов и Жусуп Копеев: они прямым текстом говорили, что подавляющее большинство кочевников неграмотны, и из-за этого легко могут легко поддаваться манипуляциям татарских мулл, торговцев-сартов и русских начальников[2].
Официальные биографы Абая пытались обойти вопрос неграмотности кочевников в XIX веке, сообщая, что Абай получил трёхлетнее религиозное образование в медресе и трёхмесячное русское образование в церковно-приходской школе, а затем, благодаря своим исключительным способностям, Абай сам овладел не только русским языком, но и персидским, арабским, статистикой и философией, восточной и западной. Даже если мы примем тот факт, что поэт, которого мы сейчас называем «Абай», был гением, невозможно представить, что он приобрёл все эти знания самостоятельно, продолжая вести непростую жизнь степного кочевника. Мы знаем, к примеру, что знакомство со вторым языком требует полного погружения в языковую среду или длительного языкового обучения. Даже такой человек, как Иоганн Вольфганг фон Гёте, гений по любым стандартам, был способен выучить французский, английский и итальянский лишь благодаря тому, что с ранних лет много занимался с носителями языка. Более того, мусульманское преподавание в Средней Азии в середине XIX века в основном сводилось к пассивному повторению небольшого числа текстов, и не уделяло внимания выработке продуктивных языковых навыков, то есть чтению и написанию новых текстов[3].
Казахи так мало знают об образовании и культуре своих кочевых предков, что никто даже не ставит под вопрос официальную биографию Абая, несмотря на всю её маловероятность. Не было даже попыток объяснить, почему Абай, кочевник XIX века, полностью интегрированный в свою культуру и никогда не ездивший дальше Семипалатинска, решил порвать с культурой собственной общины.
Недавно наблюдались попытки изобразить Абая джадидом, открывшим в собственном ауле школу нового образца. Попытка соединить Абая с джадидизмом – ещё один пример того, как мало мы знаем об истории казахов до Октябрьской революции. В самом деле, джадидизм – «белое пятно» в коллективной памяти всех тюрков Средней Азии. Согласно недавним историческим исследованиям, джадидизм, культурное движение, призывавшее к реформированию мусульманского образования, началось в крупных городах Туркестана в конце XIX века, но привело к открытию школ с новой методикой лишь в 1900-е годы[4].
Кочевая культура, в которой жил Абай, и конец этой культуры в 1930-е годы – эти две темы находились под запретом в советское время. Любой советский автор, пытавшийся их упоминать, подвергался цензуре или более строгому наказанию. Такова была судьба писателя Мухтара Ауэзова, который постоянно подвергался цензуре в 1940-е годы, во время написания многотомного романа «Путь Абая» («Абай Жолы»), хотя сам Ауэзов подчёркивал, что его произведение – не научное, а художественное, и даже включил в него одобряемые государством мотивы русско-казахской дружбы и сотрудничества[5]. Более суровые испытания выпали на долю историка Ермухана Бекмаханова, обвинённого в национализме и отправленного в ГУЛАГ за написание монографии под названием «Казахстан в 20-40-е годы XIX в.».
Даже в более свободные 1970-е годы эти темы продолжали оставаться под запретом. Приведём пример поэта Олжаса Сулейменова, который, опубликовав в 1961 году стихотворение в честь Юрия Гагарина, был признан выдающимся советским поэтом и вступил в партию, а в 1975 году подвергся нападению цензоров, обвинивших его в отстаивании национализма и заступничестве за кочевой феодализм, потому что он написал лингвистически-антропологический труд «Аз и Я», в котором стремился показать тюркские корни средневекового русского эпоса, а в предисловии к нему сделал несколько заявлений, не получивших одобрения. Во-первых, Сулейменов написал: «Факт, взятый вне исторического контекста, превращается в мертвую игрушку ученых. Ибо факт – ядро эпохи, он живет в космосе обстоятельств своего времени, как земной шар в оболочке атмосферы. Разъять их невозможно без вреда для знания». За этим последовало ещё более опасное заявление: «Имею право ошибаться и признавать, и искать новые решения. Имею возможность высказывать свои суждения по табуированным проблемам»[6]. Чтобы уберечь Сулейменова от более суровой кары, потребовались вмешательства других членов партии.
Давление советской власти на казахских интеллектуалов, стремление пресечь любые попытки обратиться к тюркским и кочевым истокам казахской культуры – всё это отвечало общей стратегии: изгладить эти истоки из коллективной памяти казахов. В сфере культурного производства советская власть приняла на вооружение двустороннюю стратегию по стиранию коллективной памяти казахов: утаивание и подмену. В данном случае вызывает особенный интерес второй подход, который активно использовался в другой исторической сфере, на протяжении долгого времени неизвестной или игнорируемой: масштабные переводческие и издательские проекты, посвящённые народным песням и сказкам, осуществлявшиеся в 1930-е годы в рамках сталинской национальной политики. Как мы увидим ниже, эти проекты тоже представляют собой важный исторический контекст, о котором следует помнить и который следует реконструировать, если мы хотим лучше понять жизненный путь Абая и его труды.
В недавние годы российские и западные учёные начали изучать масштабные переводческие и издательские проекты 1930-х годов. Выводы, к которым пришли исследователи, должны обеспокоить читателей и исследователей, которым небезразлично, являются ли труды Абая, ставшего национальным поэтом именно в эту эпоху, аутентичными. В частности, учёные выявили два случая масштабной фальсификации казахских народных стихов и сказок, которые как раз в эти годы звучали на радио и публиковались в книгах и газетах.
Первый случай связан с Джамбулом Джабаевым. Талантливый традиционный поэт (акын), он почти достиг девяностолетнего возраста, когда в 1936 году его выбрали представлять казахское народное творчество на декаде казахской литературы и искусства в Москве. В последующие годы талант Джамбула к поэтической импровизации (айтыс) эксплуатировали советские фольклористы и переводчики, которые записывали и переписывали импровизации Джамбула на заданную тему, создавая панегирики советскому государству и Сталину, которые затем публиковались во всех центральных газетах и переводились на все языки Советского Союза. Таким образом, Джамбул стал общесоветским поэтом. Фальсификация стихов Джамбула был обнаружена уже в постсталинскую эпоху: такие казахские учёные, как Есмагамбет Исмаилов, открыто заявляли, что в книге стихов Джамбула «Путешествие на Кавказ», впервые опубликованной в 1938 году, многие стихотворения не имеют подлинника на казахском»[7]. Нынешние учёные зашли ещё дальше. Теперь они не только анализируют степень сфальсифицированности стихов Джамбула (таких, как «Моя Родина», впервые опубликованного в «Правде» в 1936 году), но и документируют обширную сеть деятелей, участвовавших в популяризации Джамбула в разных средствах массовой информации[8].
История с Джамбулом должна бы обеспокоить исследователей Абая, потому что в этих двух случаях прослеживается ряд аналогий. Во-первых, и Джамбул, и Абай были устными поэтами, наследниками богатой казахской культуры устной поэзии – уязвимого жанра: устные стихи было легко присвоить и трансформировать в письменные тексты, несущие иной смысл. Во-вторых, и Джамбул, и Абай были выбраны на роль представителей казахской народной поэзии примерно в одно время и в одинаковых обстоятельствах – в 1930-е годы, в рамках сталинской политики национальностей. В-третьих, и Джамбул, и Абай получили статус национальных поэтов, вокруг которых сформировался культ личности. Культ Джамбула быстро поблек в постсталинские годы, в то время, как культ Абая продолжает существовать и поныне. Почему образ Абая так и остался невредимым? Произошло ли это благодаря тому, что Абай и его тексты избежали фальсификаций? Или же потому что мы всегда намного меньше знали о личности Абая и об истории его трудов? Мы ещё вернёмся к этим вопросам.
Второй случай связан с антологией народных стихов и коротких прозаических рассказов, опубликованной в 1937 году под эгидой газеты «Правда» и под названием «Творчество народов СССР». Эта престижная антология имела две цели – отпраздновать 20-ю годовщину Октябрьской революции и прославить национальное и лингвистическое многообразие республик Советского Союза. Однако филолог Елена Земскова, изучив административные документы этого масштабного проекта, хранящиеся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), обнаружила, что все переводы были впоследствии переписаны группой русских поэтов, незнакомых с языками оригиналов. Более того, в папках по казахскому разделу этой антологии не было никаких записей устной речи или исходных текстов[9]. Другими словами, нельзя исключить, что казахский раздел был полностью написан русскими поэтами и издателями. Стихотворения, переведённые с языков, имевших давние традиции письменной литературы, например, узбекского, подвергались фальсификации в меньшей степени.
Этот пример лишний раз показывает, что казахские поэты были особенно уязвимы перед лицом фальсификаций, потому что они были устными поэтами, и советские пропагандисты, переводя их декламации и импровизации в письменную форму, могли легко манипулировать их содержанием. Абаеведы не должны забывать об этом. Пусть Абай и не был представителем народной поэзии, его стихи были так же уязвимы, как и творения любого устного поэта, ведь не существовало писаных или печатных версий, подтверждённых самим Абаем.
Есть и ещё причина для беспокойства. Когда впервые было опубликовано «Полное собрание сочинений Абая» (на казахском языке в 1933 году, в русском переводе в 1940 году), оно стало результатом большой работы, проделанной при поддержке государства. Оба издания были роскошны, к работе над ними привлекалась обширная группа редакторов и переводчиков, их активно рекламировали. Другими словами, они получили ту же поддержку со стороны государства, как и книги Джамбула и антология «Правды».
Возможно, ещё более важно то, что в переводе 1940 года приняли участие некоторые из тех же редакторов и переводчиков, что трудились над другими двумя проектами. Литературный критик Леонид Соболев, тесно сотрудничавший со Сталиным, не только написал предисловие к изданию 1940 года (чрезвычайно влиятельную статью «Поэт-мыслитель»), но и участвовал в продвижении поэзии Джамбула[10]. Поэты Мария Петровых и Всеволод Рождественский переводили не только стихи Абая в сборнике 1940 года; они были указаны как переводчики армянской, болгарской, грузинской и сербской поэзии в изданной «Правдой» антологии 1937 года. Поэт Марк Тарловский, принявший участие в переводах 1940 года, стал личным секретарём Джамбула в начале Второй мировой войны, и переводил все стихи Джамбула о войне.
Эти переводчики не знали казахского языка (как и других языков, с которых они переводили), но это не считалось важным, поскольку, как показала Земскова, все масштабные переводческие проекты этого времени задействовали по крайней мере две разные группы переводчиков. Первая состояла из тех, кто знал язык оригинала достаточно хорошо, чтобы составить дословный перевод, так называемый подстрочник. Эти переводчики не назывались по имени даже в административных записях. Вторая группа включала в себя состоявшихся русских поэтов, не владевших исходным языком, но умевших вставлять идеализированные образы советской жизни в подстрочники, полученные ими от анонимных переводчиков. Как правило, имена этих поэтов-переводчиков в книге указывались[11].
Эту малоизвестную советскую практику подтверждает ещё одно неожиданное свидетельство – неопубликованное стихотворение Осипа Мандельштама. Он был хорошо осведомлён о сталинских культурно-переводческих проектах, возможно, благодаря близкой дружбе с Марией Петровых, и передал всю их абсурдность в стихотворении, написанном между 1932 и 1935 годами, которое так и осталось неопубликованным и без названия:
Татары, узбеки и ненцы,
И весь украинский народ,
И даже приволжские немцы
К себе переводчиков ждут.
И, может быть, в эту минуту
Меня на турецкий язык
Японец какой переводит
И прямо мне в душу проник[12].
Участие Петровых и других переводчиков-идеологов в русском переводе Абая должно беспокоить каждого, кого интересует аутентичность стихов Абая. Если эти переводчики-идеологи принимали участие в масштабных фальсификациях других поэтов, почему бы им вести себя иначе со стихами Абая? Только текстуальное сравнение переводов 1940 года со всеми прежними казахскими версиями (вплоть до самых ранних, записанных арабским письмом) может помочь нам установить, были ли стихи Абая фальсифицированы в 1940 году и, если да, то в какой степени.
Сходство вышеуказанных трёх проектов нельзя само по себе считать уликой. Но оно достаточно серьёзно для того, чтобы его расценить как предупреждение. Поэтому все читатели Абая и специалисты по его творчеству должны с осторожностью относиться к вопросу об аутентичности текстов, опубликованных в этот период под именем Абая. Пока не будет исследования административных записей масштабных издательских проектов 1930-х – 1940-х годов, пока нет текстовых анализов всех предыдущих версий на казахском языке и их русских переводов, нельзя исключать возможности, что труды Абая были сфальсифицированы при Сталине.
К несчастью, на этом фальсификация не закончилась. Если посмотреть на литературу, посвящённую Абаю, мы можем найти указания, что проекты фальсификации продолжаются и поныне. Но какие бы цели ни преследовали те, кто создают фальшивые документы, искажают тексты и намеренно меняют имена людей, добиваются прямо противоположного: подозрения тех читателей и исследователей, которым небезразличны достижения Абая на ниве поэзии, могут только укрепиться. Вопрос в том, что именно фальсификаторы пытаются скрыть?
Возможно, за ответом придётся вновь обратиться к 1930-м годам – тому времени, когда Абая впервые в истории подняли на щит как национального поэта. Абай оставался неизвестным в Казахстане поэтом вплоть до начала XX века, когда о нём заговорили казахские писатели-националисты из движения Алаш-Орда, и это привело лишь к нескольким небольшим публикациям. Он стал знаменитым писателем только в 1933 году, благодаря государственному проекту публикации текстов Абая. В это самое время в степи умирали сотни тысяч кочевников-казахов: таковы были последствия трёхлетнего голода, катастрофы, навеки покончившей с кочевым животноводством как образом жизни[13]. Трагедия состояла в том, что казахский голод 1930-1933 годов, убив 40% населения, не просто стал самым травматическим (и, вследствие этого, самым табуированным) событием во всей истории казахов, но и послужил катализатором, ускорившим стирание коллективной памяти казахов.
Не казахский ли голод побудил пропагандистов, заведовавших сталинскими проектами культурного перевода, выделить особые ресурсы на продвижение казахского кочевника и писателя, жившего в XIX веке и придерживавшегося просоветских взглядов задолго до того, как они стали обычными? Совпадение представляется слишком сильным, чтобы оставаться делом случая. Но для ответа на этот вопрос нужно много дополнительных исследований, и ответы найти нелегко, потому что многие архивы, вероятно, останутся закрытыми для исследователей, желающих выяснить, какова связь этих двух событий.
[1] Тажибаев Т.Т. Просвещение и школы Казахстана во второй половине XIX века. Алма-Ата, 1962. С. 270.
[2] Көпей-ұлы Ж. Біздің қазақ жұртының бала оқыту тариқасын айтамын // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 38-саны. А.Н. Қоязының молдаларының баяны // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 19-саны.
[3] Khalid A. The Politics of Muslim Cultural Reform: Jadidism in Central Asia. Berkeley, 1998. P. 21-22.
[4] Ibidem.
[5] Огрызко В.В. Чего мы не знаем об Абае и его великом певце: развенчивая мифы вокруг великой эпопеи Мухтара Ауэзова. Часть 1. // Литературная Россия. 2018. Вып. 27.
[6] Сулейменов О.О. Аз и я: книга благонамеренного читателя. Алма-Ата, 1975.
[7] Исмаилов Е. Акыны : монография о творчестве Джамбула и других народных акынов. Алма-Ата, 1957. Стр.188-89.
[8] Джамбул Джабаев. Приключения казахского акына в советской стране. Статьи и материалы. / Под ред. К. Богданова, Р. Николози и Ю. Мурашова. М., 2013.
[9] Zemskova Е. Soviet «Folklore» as a Translation Project: The Case of Tvorchestvo Narodov SSSR. // Translation in Russian Contexts: Culture, Politics, Identity. London, 2017.
[10] Соболев Л.С. Поэт-мыслитель. // Абай Кунанбаев. Лирика и поэмы. М., 1940.
[11] Тарасова А.Ю. Песни на заказ: Как советские поэты-переводчики становились авторами псевдофольклора. Опубликовано 29 мая 2018 г. https://iq.hse.ru/news/219573373.html (Режим доступа 10 июля 2020 г.) https://iq.hse.ru/en/news/221095175.html
[12] Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем в трёх томах. Т. 1. Стихотворения. М., 2009. С. 305.
[13] Cameron S. The Hungry Steppe: Famine, Violence, and the Making of Soviet Kazakhstan. Ithaca, 2018. Русский перевод: Камерон С. Голодная степь. Голод, насилие и создание Советского Казахстана. М., 2020. Kindler R. Stalin’s Nomads: Power and Famine in Kazakhstan. Pittsburgh, 2018.
Источник: https://express-k.kz/news/literatura/zagadka_abaya_01-163293